Женщина, которая взялась лечить меня, была немолодая, со страшными черными глазами. Она глядела словно с того света. Суровое иконописное лицо было обрублено с трех сторон черным платком, как у святой Гертруды.
Иногда я видел ее в лагере. Она проходила мимо, мрачно зыркая провалами темных глаз, сама как ворон на пепелище, и на душе становилось зябко. Я невольно провожал ее взглядом, словно чувствуя, что когда-нибудь судьба нас столкнет. Вот и встретились.
Она поила меня горьким отваром, сидела на краю кровати и держала ладонь на моем раскаленном лбу. И боль куда-то уходила, пряталась, отпускала. К утру я чувствовал себя бодрее, чем когда-либо.
Весь ее демонический облик и особенно ее руки не могли не вызвать у меня подозрений. Я еще помнил наш разговор с Амильо. Когда она поправляла мне подушки, я поймал ее руку и внимательно рассмотрел ладонь. Ладонь оказалась обыкновенной: маленькой и слегка шершавой.
– Эрна, ты, правда, ведьма?
– Нет, Бриан.
– Но почему у тебя такие руки?
– Всему можно научиться, если слушать природу.
Серый рассвет уже заглядывал в окна. Впереди был еще один длинный и тяжелый день, он уже начинался криками за окном, стуком копыт, бряцаньем оружия. Всё это надоело смертельно, в войну я уже наигрался, потому что это было – не мое. Хотелось натянуть на голову одеяло и забиться в щель. Видимо, я посмотрел на Эрну с такой выразительной тоской, что она как ребенка погладила меня по щеке и сказала очень мягко:
– Ты просто устал, Бриан. Даже великие устают.
Я закрыл глаза, чтоб забыться еще хоть на минуту. От ее руки шла теплая усыпляющая волна.
– У тебя всё будет хорошо, – говорила она тихо, – боги любят тебя, Бриан, ты непобедимый, ты самый сильный, самый умный, самый красивый…
Мне сладко после этого спалось, как ребенку, которого приласкала мамочка. Вокруг меня в избытке ходили силачи, мудрецы и красавцы, но мне было приятно, что сказала она это мне. Артисту всегда приятна похвала!
Когда я проснулся, было уже совсем светло. Я был здоров как бык, голова ясная, тело легкое и упругое, а сердце свободное и радостное, как в том далеком мире на сосновом берегу.
В горнице сидели мои командиры, Клавдий и Лаэрт Тиманский.
– Ты еще здесь? – спросил я усмехаясь.
Чувство юмора отсутствовало у него напрочь. Я ни разу не видел даже, как он улыбается.
– Тарлероль прислал парламентеров. Они сдаются.
Это была приятная новость. Осада под проливным дождем измотала уже всех.
– Отлично! – сказал я.
Воистину, день начинался удачно. Только по Лаэрту этого было не сказать. Мрачным он бывал всегда, это его обычное состояние, но таким угрюмым я его видел лишь однажды: когда он понял, что я не тот, за кого себя выдаю. Расспросить же его было уже некогда.
Сначала были парламентеры. Мы оговаривали условия сдачи. Потом обсуждали, как накормить голодных горожан, как доставить в город лес, как распределить трофейное оружие, где разместить пленных и где, наконец, сжигать умерших. Потом я собрал военный совет, и мы просовещались до самого вечера.
В город вошли части Клемана, которые стояли в окружении, стрелки Малха Молчаливого и Кастор Железная Лапа со своей тяжелой кавалерией. Войска Лаэрта я так и оставил на юге, на самом критическом тогда направлении. Это, конечно, не значило, что мой наставник отдалялся от меня больше, чем на десять шагов. Он всегда был у меня на глазах, а я – у него.
Бриан Непобедимый въехал в освобожденный город на белом коне, в окружении своей дружины. Истощенные, измученные жители всё же нашли в себе силы выйти на улицы, покричать от радости и даже поплясать, хотя и погода не располагала к веселью.
Комендант города облюбовал для себя дворец герцога Тарльского, которого давно не было в живых, он погиб еще при защите Тарлероля. Дворец мне тоже приглянулся, я разместился в нем со штабом, а коменданта с его свитой отправил пока в подвал, чтобы потом обменять на своих.
Сумерки сгущались, погода портилась. Я стоял у окна и смотрел на дворцовую площадь. Люди выстраивались в очередь за хлебом, который раздавали с телег интенданты, дождь моросил как из сита. Женщины заматывали головы платками и кутались в меховые накидки, мужчины натягивали капюшоны на самый нос. А у меня жарко горел камин, на столе стоял недоеденный ужин, во всех проемах висели огромные сияющие зеркала, каких не было даже во дворце у короля Эриха, и в них отражался бодрый, довольный победитель. На спинке стула у него за спиной как мокрая тряпка висел белый плащ настоящего Бриана…
Я актер, и я очень остро всё это чувствовал. Я был в чужом доме, я проживал чужую жизнь. Всё тут было не мое. А меня самого как будто и не было, меня убили еще тогда, отравили из этого злосчастного кубка…
Внизу, в толпе, среди тех, кто уже получил хлеб и теперь мог плясать, я увидел женщину в черном. Пестрела на ней только меховая безрукавка. Она шла медленно, но уверенно, людей для нее словно не существовало. Я торопливо открыл окно.
– Эрна!
Она обернулась, прикрыв лицо от дождя, подняла вверх голову.
– Зайди ко мне! Слышишь?!
Уже не только Эрна, но и все, вся площадь смотрела на мое окно, и кто-то уже кричал: «Слава великому Бриану!».
Я привык и к публике, и к овациям, но на этот раз кланяться мне не хотелось. Я задернул штору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
